через изгородь перелезает женщина. Лицо её раскраснелось и блестело от пота.
– Здрасте, – сказал ей Освальд.
– Уф-ф, – пропыхтела она. – Значитца, всё ж не дом. Благодарение Небу, не дом. Ой, как же сердце моё ликует! Я‐то уж вся зашлась. Страшилась, что это дом.
– Это не дом, – подтвердил Освальд. – Но очень скоро и ему может не поздоровиться.
– Ой, моя бедная Лили! – вскричала женщина. – С этим ветром через минуту он и впрямь загорится. А она там в кровати лежит. Где Ханисетт?
– Здесь, кроме нас, никого. Дом заперт, – обрисовали мы ей положение дел.
– Да знаю я. Это из-за бродяг. А ключи у Ханисетта. Я сюда двинулась сразу, как только после обеда всё со стола собрала. А она больна. В кровати лежит. Заснула наверняка, как ягнёночек, и даже совсем не предчувствует свой конец огненный.
– Мы должны её вывести, – сказал Освальд.
Но женщина, явно не зная, как поступить, только по-прежнему повторяла:
– Где этот Ханисетт, будь он проклят? Где Ханисетт?
И тут Освальд явственно ощутил: настаёт одно из тех мгновений, когда он должен принять ответственность на себя, как бывало всегда, когда ему выпадал такой шанс.
– Вперёд! – решительно произнёс он.
Затем, схватив камень, он разбил кухонное окно, просунул руку в образовавшееся отверстие с острыми краями, открыл задвижку на раме и залез внутрь.
Задняя дверь была заперта, ключа в замке не оказалось, зато парадная запиралась только на засов. Только вот она застряла из-за того, что её покрасили, закрыли, прежде чем краска как следует высохла, и больше с тех пор ни разу не открывали.
Поняв, что в одиночку её не одолеть, Освальд бросился назад к кухонному окну и прокричал остальным:
– Бегите к двери за углом и толкайте изо всех сил!
Прозвучало у него это с той самой решительной мужской интонацией, которая заставляет послушаться.
Ну, они все тут же и побежали. Правда, Дикки потом мне сказал, что заполошная тётка не стала толкать дверь изо всех сил. На самом деле она вообще не толкала, пока Дикки её не использовал в качестве тарана. Тут она волей-неволей очнулась от оцепенения, и дверь была наконец открыта.
Мы последовали за тёткой вверх по лестнице, а потом в спальню, и там обнаружили другую особу женского пола. Она сидела на кровати, дрожала, и рот у неё то открывался, то закрывался.
– Ах, это ты, Элиза, – сказала она, откидываясь назад на подушки. – А я уж подумала, бродяги.
Элиза не стала готовить страдалицу к тревожным новостям, как поступили бы мы, даже в большой спешке, а брякнула напрямик:
– Бог миловал, не сгорела ты, Лили, здесь, на своей кровати. Снаружи-то уже вовсю полыхает.
Обрисовав таким образом несчастной больной картину надвигающегося бедствия, она завернула её в одеяло, затем схватила за плечи, а нам велела взяться за ноги.
Однако Освальд, умевший хранить спокойствие и проявлять дальновидность даже в опасном положении, поинтересовался:
– А где вы собираетесь её разместить?
– Да где угодно! – с безумным видом воскликнула Элиза. – В любом другом месте всяко будет лучше, чем здесь.
– У нас ещё полно времени, – сказал Освальд, а затем они с Дикки помчались в другую комнату, схватив перину и постельное бельё, сволокли их вниз по лестнице, оттащили на середину поля, устроили в сухой, хорошей канаве постель и лишь после этого согласились отнести туда несчастную женщину, неспособную передвигаться.
Дом к этому времени хотя и не загорелся, но наполнился дымом. И, должен признаться, мы себя в нём чувствовали настоящими героическими пожарными, пока несли больную вниз по узкой лестнице, двигаясь спиной вперёд и спотыкаясь. Для полноты ощущения Освальду не хватило только пожарного шлема на голове.
Когда мы донесли хворую Лили до сухой канавы, она вцепилась Освальду в руку и прошептала:
– Спаси деревяшки.
– Какие ещё «деревяшки»? – переспросил он, решив, что несчастная бредит.
– Это она про мебель, – объяснила Элиза. – Да токмо, боюсь, суждено той мебели сгинуть.
– Глупости, – возразил ей по-доброму Освальд, и мы с Дикки, таща её за собой, устремились обратно в дом.
Мебели там было мало. Точнее, нам так казалось, пока не пришлось её двигать и выносить. Едва мы к этому приступили, её количество странным образом приумножилось.
Первым делом мы вынесли всю одежду – прямо в ящиках и корзинах или завязанную в узлы из простыней.
От Элизы проку не было никакого. Она даже отвёртку не могла найти, когда та нам потребовалась, чтобы отсоединить железное изголовье кровати.
Но Освальд и Дикки продолжали трудиться. Они вынесли стулья, столы и каминный коврик.
Освальд, пошатываясь, тащил тяжёлое резное виндзорское кресло, одновременно зажав под мышками чайный поднос и гладильную доску, когда врезался в несущегося ему навстречу мужчину.
– Что стряслось? – спросил тот.
– Пожар, – лаконично объяснил ему Освальд.
– Ну это-то мне самому видать, – сказал мужчина.
– Тогда помогайте вытаскивать, – велел Освальд, всучив ему кресло и остальное.
Тут подоспели другие люди. И продолжали подходить всё новые. Они тоже помогали, но основное было проделано Освальдом с Дикки.
А вот Элиза так и не потрудилась найти отвёртку. Увидев людей, которые всё более густым потоком двигались к нам по полю, как торопящиеся домой муравьи, она выбежала из дома, чтобы вновь и вновь повторять, что ключ был у Ханисетта.
Затем возникла какая-то женщина, Элиза завела её в уголок под лестницей и принялась с ней болтать. Часть болтовни я услышал:
– Бедная миссис Симкинс. Её муж уехал со скотом и тремя работниками в Эшфорд, на рынок, а мы с мужем пообещались взять к себе Лили, потому как она мне сестра, чтобы Ханисетт мог отправиться в Ромни насчёт овец. Повозку за ней прислали, всё честь по чести, но она отказалась. Тогда мы и порешили: пусть он остаётся, а поездку насчёт овец назавтра перенесёт.
– И если бы она ехать не отказалась, – сказала вторая женщина, – во всём доме, кроме неё, ни души не было бы.
– Да, – подтвердила Элиза. – Так что, понимаешь…
– Захлопни рот! – с яростью перебила её другая. – Тебе Лили сестра, а мне Том – родной брат. Не захлопнешь свой глупый рот, они в беду попадут. Ферма ведь застрахована, так?
– А я почём знаю, – ответила Элиза.
– Да ты никогда ничего не знаешь, – сердито произнесла вторая. – Просто ни слова не говори, коли тебя не спросят. А коли спросят, ответишь: пришла, мол, её проведать, тут-то и обнаружила, что полыхает.
– Но почему…
Тут вторая, вцепившись в Элизу, поволокла её прочь, на ходу что-то украдкой нашёптывая. Во дворе по-прежнему полыхало, но множество подоспевших людей слаженно и старательно работали
